– Конечно, Джейми, конечно. – Я кивнул отцу, улыбнулся и сунул ладонь под мышку, изображая полную непринужденность.

– Ты-то меня любишь, золотце, верно? Прямо сгораешь от любви, сердечко-то вон так и пылает… – бубнил в отдалении Эрик.

Я сглотнул и опять улыбнулся отцу.

– Ничего не попишешь, Джейми. Так я и папе сегодня утром сказал; а вот, кстати, и он. – Я помахал отцу.

– Сердечко так и сгорает от любви, верно, золотце мое? Верно, малипусик?

Сквозь бормотанье Эрика донеслось чье-то частое пыхтение – и мое сердце ухнуло в пятки. Тихий скулеж, причмокивание – и я весь покрылся гусиной кожей. Меня заколотил озноб. В голове поплыло, как после доброго глотка пятидесятиградусного виски. Пыхтение – скулеж, пыхтение – скулеж… Эрик продолжал бубнить какие-то слова утешения. Бог ты мой, да с ним там собака! О нет, только не это.

– Ладно тебе! Послушай! Послушай, Джейми! Что скажешь? – воскликнул я в отчаянии. Интересно, мелькнуло у меня в голове, видна ли папе снизу моя гусиная кожа. И выпученные глаза. Но тут уж я ничего не мог поделать, надо было лихорадочно соображать, как отвлечь Эрика. – Я просто… просто я думал, что надо… надо бы еще разок напрячь Вилли с его драндулетом. Здорово тогда рассекали в дюнах, помнишь? – Я начал сипеть, в горле пересохло.

– Чего? Ты это о чем? – прогремел вдруг голос Эрика, теперь он снова говорил в трубку.

Я сглотнул и опять улыбнулся отцу – глаза его вроде слегка сузились.

– Да ну, Джейми, помнишь ведь? Классный у Вилли драндулет! Надо бы упросить папу, пока он здесь, – (эти слова я прошипел), – чтобы купил какую-нибудь малолитражку б/у. Лучше бы, конечно, полнопривод…

– Что за чушь. Я никогда не катался в дюнах на машине. Ты меня опять с кем-то путаешь, – произнес Эрик, до которого никак не доходило.

Я отвернулся от папы, уставился в угол и, тяжело вздохнув, прошептал в сторону от трубки: «О боже!»

– Ну да, Джейми, точно, – продолжал я уже без надежды на успех. – А братец мой все еще в бегах, – похоже, сюда направляется. Мы тут с папой надеемся, что все у него в порядке.

– Ах ты, гаденыш! Так говоришь, словно меня тут нет. Как я это ненавижу! А вот ты бы никогда так со мной не поступила, любовь моя пламенная, правда?

Его стало почти не слышно, и опять донеслись собачьи звуки – даже, пожалуй, щенячьи. Меня прошиб пот.

Внизу послышались шаги, щелкнул кухонный выключатель. Снова шаги, теперь – по лестнице. Я быстро повернулся, улыбнулся приближающемуся отцу.

– Джейми, опять ты за свое! – воскликнул я в сердцах и иссяк, в буквальном смысле и в переносном.

– Поменьше бы на телефоне висел, – бросил на ходу отец и стал подниматься к себе.

– Хорошо, пап, я скоро! – весело крикнул я, начиная ощущать туповатую боль в районе мочевого пузыря, – так иногда бывает, когда ситуация совсем паршивая, а выхода не найти, хоть ты тресни.

– А-ау-у-у!

Я отдернул трубку от уха и уставился на нее в недоумении. Кто ж это так взвыл – Эрик или собака?

– Алло? Алло? – лихорадочно зашептал я, глядя вслед удаляющейся Тени Отца; та вильнула и пропала за углом.

– Га-уа-у-у-у-уа-а-а-у-у-у! – надрывалась трубка. Я вздрогнул и поморщился. Бог ты мой, что он там вытворяет с этой животиной? Потом в трубке чтото громко звякнуло, я услышал окрик (явное ругательство) и снова звук удара.

– Ах ты, тварь! Уй! Да чтоб тебя! Вернись, подлюка!..

– Алло! Эрик! То есть Фрэнк! То есть… Алло! Что происходит? – шипел я, прикрывая трубку рукой и озираясь, не маячит ли на стене верхней площадки Тень Отца. – Алло?

Дребезжание, выкрик в самую трубку: «Это все ты виноват!» – затем грохот. Ненадолго в отдалении проявились звуки, но как я ни напрягал слух – так и не разобрал, что это было; может, просто помехи на линии. Не повесить ли трубку, подумал я и чуть было уже не повесил, когда снова зазвучал голос Эрика – неразборчивое бормотание.

– Алло? Что там у тебя? – спросил я.

– Ты еще здесь? Удрала, подлая тварь. И все изза тебя. Не человек, а тридцать три несчастья.

– Прости, – отозвался я, причем искренне.

– Поздно. Укусила меня, сучка. Ничего, все равно поймаю гадину. – Пиканье, звон монеток. – А ты небось и рад, а?

– Чему рад?

– Тому, что чертова псина сбежала, придурок.

– Кто? Я?

– Не хочешь же ты сказать, что жалеешь, что она сбежала, а?

– Э-э…

– Ты это специально! – завопил Эрик. – Специально! Ты хотел, чтоб она удрала! Жалко, если я с ней поиграю? Жалко, да? Пусть лучше собака развлекается, да? Ах ты мудила! Бестолочь паршивая!

– Ха-ха, – неубедительно хохотнул я. – Ну спасибо, что позвонил, э-э… Фрэнк.

Я бросил трубку и перевел дыхание, поздравляя себя с тем, что держался молодцом, с учетом всех обстоятельств. Вытер лоб, слегка взмокший, и напоследок бросил взгляд на чистую, без единой тени, стену верхней площадки.

Покачав головой, я побрел наверх. И только добрался до верхней ступеньки, как снова зазвонил телефон. Я окаменел. Если я отвечу… Но если не отвечу, а трубку возьмет папа…

Скатившись вниз, я сцапал трубку и услышал звон падающих в монетоприемник монет, потом: «Скотина!!!» – и серия оглушительньгх ударов, грохот пластмассы о железо и стекло. Я закрыл глаза и слушал эту какофонию, пока один особо увесистый «кряк!» не завершился басовитым гудением; телефоны так обычно не гудят. Тогда я повесил трубку, обернулся, посмотрел, что делается наверху, и снова побрел к себе.

Мне не спалось. Скоро я буду вынужден прибегнуть к кое-каким дальнобойным методам урегулирования. Иначе никак. Придется повлиять на ситуацию непосредственно через первопричину всего – Старого Сола. Средство требовалось сильнодействующее, пока Эрик единолично не разнес всю Шотландскую телефонную сеть и не проредил популяцию псовых. Впрочем, сперва надо будет посоветоваться с Фабрикой.

В сущности, моей вины тут нет, но я втянут в это дело целиком и полностью и, если повезет, сумею все исправить – при помощи Фабрики и черепа старого пса, ну и, конечно, удачи. Насколько братец чувствителен к моим вибрациям – это большой вопрос, особенно учитывая состояние его головы, но я должен что-то сделать.

Надеюсь, щенку все-таки удалось удрать. Черт побери, я же ведь не виню в случившемся всех собак чохом! Преступник – Старый Сол, это он вошел в нашу семейную историю и мою личную мифологию как Кастрактор, но благодаря перелетным (через речку) зверькам я подчинил его себе целиком и полностью.

Нет, все-таки Эрик псих какой-то, хотя он и мой брат. Ему еще повезло, что у него есть кто-то нормальный, кому он небезразличен.

6

Уголок Черепов

Когда Агнес Колдхейм, будучи на девятом месяце беременности, приехала на своем «BSA-500» с красным глазом Саурона на бензобаке и скошенным назад рулем, то отец, как нетрудно догадаться, от счастья не обезумел. Она ведь бросила его почти сразу после моего рождения, оставила с грудным ребенком на руках. И за три года – ни тебе открытки, ни телефонного звонка. А после этого – вот так промчаться с ревом по песчаной дорожке, затем через мост, едва вписавшись резиновыми ручками руля между стойками опоры, и заявиться с неизвестно чьим ребенком в брюхе, а то и не одним, и рассчитывать, что отец приютит ее, обогреет, накормит и примет роды, – по-моему, это несколько самонадеянно.

Мне тогда было всего три года, и я почти ничего не помню. На самом деле я об этом вообще ничего не помню – равно как и ни о чем другом до трехлетнего возраста. Впрочем, у меня есть на то свои причины. По тем крохам информации, что иногда позволял себе обронить отец, я восстановил более-менее убедительную картину происшедшего. Порой миссис Клэмп тоже добавляла кое-какие детали, хотя, пожалуй, верить ей можно не больше, чем отцу.

Эрика тогда не было, он жил в Белфасте у Стоувов.

Агнес, огромная, загорелая, в ярком восточном платье и с ног до головы в бусах, вознамерилась рожать в позе «лотос» (в которой, по ее словам, и был зачат ребенок) и бубня «ом», а на все отцовские расспросы, где, мол, она была эти три года и с кем, отвечать категорически отказалась. И потребовала, чтобы он умерил частнособственнические инстинкты в отношении ее тела. Она прекрасно себя чувствует и беременна, остальное ему знать не обязательно.